Еретик - Страница 3

– Значит, добром решил отплатить?

– И да, и нет.

– Как это?

– А вот так. Отплатить-то за добро – это стояще, но вот только есть еще и закон Божий. Если бы было проведено дознание и вина твоя была бы доказана, то это одно, а вот так, без суда – совсем другое. А какое дознание там можно было провести? Все кипят как вода в котле, никто рассудка слушать не хочет, падре в сторонку отошел. Да объявись я там хоть трижды инквизитором, слушать меня никто не стал бы. Оно, конечно, если бы я тебя колдуньей нарек – тогда да. А как захотел бы дознание провести, то меня самого, чего доброго, на костер вместе с тобой определили бы.

– Значит, ты за справедливость?

– За справедливость. В том клятву Господу нашему давал, за то и на смерть пойду.

– Странный ты.

– Ага. Сын душегуба. Сам душегуб. А стою за правду. Да только мне повстречался человек, который мне глаза сумел раскрыть и путь истинный указать.

– И кто же?

– Падре Патрик, он потом еще и епископом Йоркским был.

– Это тот, которого в еретичестве обвинили, а потом на Божьем суде оправдали?

– Он, бабушка. Ты не представляешь, какой это человек. И ведь сам Господь за него. Я тогда на площади был и все видел. Шел себе человек прохожий, взял да откликнулся на зов падре, никто ничего еще и понять не сумел, а поединщик, что инквизицией выставлен был, уже лежит мертвый, в честном бою убитый.

– И как же у тебя рука поднялась на столь тобой любимого человека донос написать?

– А ты откуда…

– Поживи с мое – еще не то узнаешь. Так что? Так было?

– Не у меня, – потупившись, пробормотал инквизитор, – у брата Адама.

– Это Стилет который?

Парень только кивнул.

– А ты что же, в сторонке решил отсидеться?

– С ним я был. Да только падре такие вещи говорил, что впоперек учению Церкви выходило.

– Знать, понял ты, что ошибался?

– Понял.

– А Стилет твой?

– Брат Адам он, не Стилет больше. И он понял. – Молодой инквизитор еще некоторое время растерянно смотрел на рдеющие угли костра, которые уже начали подергиваться серой дымкой золы, но потом взбодрился и обернулся к бабке: – То дела прошлые. Ты лучше скажи, что там у тебя на самом-то деле приключилось.

– А тебе не рассказали разве?

– Все как есть рассказали, и не как инквизитору – я там и не назывался, – а как человеку стороннему. Но долг обязывает меня все стороны выслушать.

– Ишь ты. Долг обязывает. Ну так слушай. Остались бы живы и ребенок, и мамка его, если бы они, дуралеи, меня послушали. Ребенок у нее неправильно лежал, да как лежал, так и пошел, а перевернуть его у меня никак не выходило: в пуповине он запутался. Предложила я им взрезать живот мамке да и достать мальца, а потом и живот сшили бы. Конечно, шрам бы остался, да только жива была бы и с ребеночком сейчас тетешкалась. А дуралеи эти на меня в крик. Я им – мол, со скотиной такое уже делали, когда она падала, так хоть теленочка спасти получалось, а девка здоровая, оклемается, вон воины какие раны подчас получают – и выживают. Погнали меня со двора.

– А как померла бы девка?

– А она не померла? – гневно зыркнула старуха в его сторону. – Вон мамка твоя выжила, и ты эвон какой вымахал, и она так же могла.

– Так со мной так же было?

– Так же, так же. Да только отец твой долго думать не стал. Сказал, чтобы делала, что следует. Нужно, мол, голову отрезать и назад пришить – делай, да только если с ней и ребенком что случится, он меня сразу и порешит.

– Что потом-то было? Ну с невесткой старосты?

– А что было? Погнали меня. Бабы сами стали по своему разумению роды принимать, да только роды-то непростые, а они – как заведено. Ребеночка достали, да только удавили пуповиной, а ее, бедняжку, так порвали, что кровью она изошла. Вот и вся правда.

– Сходится все.

– Что сходится-то?

– Да все сходится. Ладно, бабушка Ария, давай собираться. Лошадка отдохнула, а внучка твоя да и ты в телеге поспите. Ехать надо.

– А куда ехать-то?

– Ну назад тебе нельзя, хотя и нет на тебе никакой вины. Знаю я одно место, где тебе будут рады.

– Ишь ты, прям-таки и рады.

– Ты не насмешничай. Раз говорю, значит, знаю о чем.

Странное это было село. Странное и большое. Все дворы как по линеечке выстроены, заборы аккуратные, переулочки не вкривь и вкось, а тоже ровнехоньки. Дома сами тоже непривычные, аккуратные и все как один одинаковые – как их люди не путают? При подворьях огородики с грядками, деревья плодовые, да молодые – видно, что не так давно высажены, может, два года, может, три, но не больше, и так во всех дворах. Были и постройки для скотины да других нужд, и тоже все аккуратно так сделано, добротно, где-то что-то пристроено, а так тоже, видать, одномастно построено было. И опять – новеньким выглядит. Молодое село получалось, но больно уж большое.

А улица – та и вовсе удивила, потому как вся была отсыпана речной галькой с песком. По такой улице в самую распутицу можно и пешком пройти, и на телеге проехать и не потонуть по колено в грязи, а по краям дороги канавы, которые при въезде во дворы были перекрыты дощатым настилом, чтобы вода могла беспрепятственно стекать. Посредине села – просторная площадь, на которую главная улица выходит, а там церковь большая настолько, что может вместить не одну сотню прихожан.

Ария смотрела по сторонам и не могла насмотреться, до того все здесь было необычно и ладно устроено. Когда они подъехали к церкви села Пограничное, как назвал его инквизитор Сэмюэль, он спрыгнул на землю и, попросив ее подождать, скрылся в здании. Вскоре он появился с седым священником среднего роста, но весьма округлых форм. Толстячок-священник ей сразу понравился – лицо у него было не просто одухотворенное, а доброе и приветливое, такие сразу располагают к себе. Вместе с ними появился и служка, который тут же юркнул в сторону, торопясь куда-то по своим делам.