Первого орка он попросту сшиб своей массой, влетев в орочий строй, словно камень, выпущенный катапультой, падая вниз, он отвел щитом направленное в него копье и с силой вогнал клинок орку во второй шеренге, угодив тому в незащищенную шею, поверх щита. Разом перемахнув через поверженного противника, он ударил щит в щит орка в третьей шеренге, не имея возможности использовать завязший в упавшем орке меч, – рука, сжимавшая его, была отведена сильно назад, и воин уже было решил, что меч безнадежно завяз, когда почувствовал, что тот покидает тело противника, следуя за своим хозяином. Этого орка ему сшибить не удалось, но он смог его оттолкнуть, заставив вывалиться из строя…
– Да-а-а. Такая победа горше поражения, – задумчиво обронил Габба.
– Но это победа. Пусть сразит меня молния Гаруна, это победа! – зло бросил Всевластный, не отрывая взора от арены.
Тем временем над трибунами начал нарастать гул недовольных голосов. Судьбой поверженных на арене гуров могли распоряжаться только зрители – сам гур не мог решать, кому жить, а кому умереть, – он должен был дождаться решения зрителей, и если их большинство не было подавляющим, то право окончательного решения принадлежало распорядителю игр, в данном случае Всевластному. Но оставшиеся на ногах двое и не думали обращаться ни к зрителям, ни к Всевластному. Один из них, выделяющийся особым ростом и сложением, был занят тем, что оттаскивал в сторону тех из своего отряда, кто был ранен и нуждался в помощи, второй, телосложением потщедушнее, деловито обходил поверженных противников и быстро, словно забойщик на скотобойне, вскрывал им глотки. При этом ни один из них не обращал внимания на то, что происходит на трибунах, а там уже вовсю закипали страсти. Взбешенные воины, вскочив со своих мест, разражались злобными выкриками, но своего места никто из них так и не покинул, так как их сдерживало то, что Всевластный взирал на происходящее с не меньшим гневом, но ничего не предпринимал.
Наконец победители закончили со своими делами и, встав спина к спине, хотя это было и непросто, так как рост их отличался практически на голову, стали поворачиваться вокруг, взирая на беснующихся урукхай.
– Я же тебе говорил, Джон, что это того стоит.
– Да, сэр Эрик, с вами не соскучишься. Заполучить головную боль – это сколько угодно, потерять жизнь – запросто, но только не помереть со скуки.
– Эт точно.
Андрей, наспех запахнув халат, поспешил покинуть спальню и спуститься в общий зал. При этом в его груди отчего-то засело щемящее чувство нависшей опасности. Вот только что все было просто замечательно. Прекрасное ясное утро, отдохнувшее тело, супруга, прильнувшая к нему своим гибким телом, и неописуемое наслаждение, последовавшее после ее пробуждения. На них иногда такое накатывало, накатывало настолько сильно, что из спальни они выбирались только ближе к обеду, ловя на себе лукавые взгляды прислуги. Так было и сегодня. Он считал себя самым счастливым человеком, что все прекрасно и все удается именно так, как и хотелось бы. У него есть свой дом, жена, дети, есть средства, чтобы обеспечить не жалкое существование, но достойную жизнь. Есть вассалы, которые чуть не молятся на него. Есть арендаторы, которые с нескрываемым уважением взирают на своего барона. Есть кабальные, которые благословляют небо за то, что оно ниспослало в их нелегкой судьбе такого господина. В общем, как говорится, жизнь удалась.
Но все это рухнуло как карточный домик, поселив в душе смятение и тревогу, как только сквозь закрытую дверь ему доложили о том, что к нему прибыл аббат Адам. Казалось бы, что с того – ну прибыл инквизитор, так ведь он с ним заодно, – но все дело в том, что аббат никогда не навещал его дома, мало того – это Андрей навещал его в монастыре, или же они могли пересечься на другой территории. Сам инквизитор никогда не искал с ним встречи, если было что-то срочное: он мог прислать послание с просьбой о встрече, но ни разу не сказал, что есть что-то срочное. Несмотря на многое, что их связывало, отношения у них оставались натянутыми, и было только одно, что держало их в одной сцепке, – это падре Патрик, которого они оба искренне уважали и любили. Но сегодня аббат сам пришел в его дом, и это не могло означать ничего хорошего.
Увидев инквизитора в зале, Андрей сразу же понял, что предчувствия его не обманули. Кивнув в знак приветствия и получив такой же кивок – на политесы, судя по всему, не было времени, – Андрей указал на кабинет и сам направился в ту сторону, показывая дорогу.
– Что случилось? – едва дверь за ними закрылась, поинтересовался он.
– Похоже, что начинается.
– Ты получил какие-то сведения?
– Можно сказать, что и так. Я получил послание от архиепископа Йоркского, в котором он требует, чтобы я прибыл в Йорк с отчетом.
– Но чего в этом необычного? Сейчас конец мая, а ты каждый месяц отбываешь в Йорк с докладом. По-моему, все нормально.
– Если бы я отправился туда через пару дней и самостоятельно, то да. Мне никогда не напоминали о том, что мне надлежит прибыть.
– Но если это так необычно, то здесь вряд ли какая-то каверза. Архиепископ далеко не глуп и понимает, что все необычное может тебя насторожить.
– Да, это так. Вот только все становится иначе, если у него попросту нет времени.
– Ты получил какие-то сведения от своих осведомителей? Что-то затевается?
– Мои осведомители не вхожи в кабинет Игнатия, они могут добыть сведения только в том случае, если эти сведения покинут его кабинет и станут достоянием хотя бы части членов ордена. Подозреваю, что там запахло жареным, и единственное, почему еще не всполошился Синод и не бросили клич о крестовом походе, это то, что я пока еще жив. Игнатий не может позволить, чтобы меня допросили. Из любой ситуации он способен вывернуться без особого труда, всему у него найдется объяснение, и ему несомненно поверят: подвергнуть пыткам инквизитора такого ранга, а уж тем более Игнатия, авторитет которого после суда над бывшим епископом Йоркским взлетел до небес, могут только по прямому обвинению, а это обвинение можно вырвать лишь у меня.